Розочка была не в духе. Так думала она сама. Другие  называют такое настроение лирическим. Но Розочка опять, по её мнению, на роль лиричес-кой героини не тянула, поэтому состояние это считала рециди-вом осенней депрессии. То есть самооценка в определённые моменты падала до нуля, а в неопределённые – превращалась в манию величия, плавно переходящую в манию пресле-дования. Себя.

     Но окружающий мир не занимался самокопаниями, подобно Розе, а пялился широко открытыми глазами на редкие облака, которые подметали что-то блестяще-стеклянное то тут, то там разбросанное по небу.

     – Ишь Солнце, поди, снова лунную чашку разбило, дурачась, – сказала, кряхтя, старая Антенна Васильевна.

     Она стояла почти на самом краешке крыши: видела и то, что творится внизу, и то, чем занимаются небесные жители. Себя она причисляла к послед-ним, потому что думала, будто много знает и все видит с высоты. Но не знала одного, глупая, что высота-то девяти-этажная, а дома бывают и небоскребные. И девять этажей – не предел мысли и высоты, а – так… Обитатели крыши об этом помалкивали, посмеивались, но слушать Антенну Васильевну любили. А она и рада стараться:

     – Я же говорила, разбило-то Солнце посудинку. Смоталось тихонечко, а Луна, вон, плачет да в пушистое облако слёзы льет. Завтра дождь будет.

     – А я-то думал, что это Розка наша грустная ходит. Джоша ведь нет – в загуле, шалопай, – отозвался дряхлый чердак с пятиэтажки.

     – Да-да, смотрите, бродит, как неприкаянная, – защебетали старенькие антенны – соседки чердака.

     Все считали, что они давно засиделись в девках, как секретарши, не выскочившие вовремя замуж. Любую сплетню о любви они воспринимали на ура и только этим и интересова-лись. Так что качество передава-емого сигнала было наихудшим в районе, а жильцы с новой силой начинали жаловаться на правительство. Хотя в этом случае оно было как раз и ни при чем.

     – Ой, Розочка опять пишет стихи, – умиленно сказала малюсенькая антенка Гавриила Степановна Криводудкина.

     – Ах, как это прекрасно, – жеманно протянула неказистая пожилая антенна.

     – О да! О да! – промурлыкала симпатичная антенна иностран-ного производства, торчащая из окошка на пятом этаже. Здешнего языка она не знала: “о да” было одним из немногих понятных ей понятий.

     Крыша всем составом принялась обсуждать проблемы современной поэзии. И лишь одна Розочка шлёпала по кварталу, заглядывала людям в окна, стучала по железным навесам на балконах. Люди не отзывались на ее просительный стук, только поеживались, радовались, что за потемневши-ми окошками сейчас не они. А то – холодно и промозгло. Между домов – сквозняк, считающий всем подряд ребрышки. Особенно девчонкам в коротких юбках и пальто с разрезом до талии. Роза не замечала продрогших повизгива-ющих малолеток. Роза Ветров писала стихи.

     Строчки разлетались, разбега-лись и плавно уходили, сливаясь с шумом машин и осколками разговоров. Кто слушал, тот их слышал. А кому-то просто не было дела до всяких там сантиментов природы. Потому что были заботы и похмелье. Но мир слушал и запоминал все новое.

     Вот только лучше на душе у Розы не становилось. Тогда она взяла кусок красного кирпича и размашистым почерком написа-ла на стене, рядом с  надписью

    “Наташа+Витя = любовь”:

             Наташка любит Витю,

            А я бродягу Джоша.

            Мы ими с ней забытые,

            Мы ими с ней заброшены.

            Ох, эти мне бродители,

            Сердечные вредители.

            Мы Колями заколоты,

            Мы Васями зауськанные;

            Мешаем водку с колою

            И этим же закусываем.

            Наташка любит Витю,

            А я бродягу Джоша.

            Что ни говорите,

            Они у нас хорошие!

     Довольно перечитав написан-ное, Роза зашвырнула оставший-ся кусочек кирпича в пустой мусорный контейнер. Кирпичо-нок громко застучал, нервно прыгая по баку, но вскоре успокоился и заснул в кефирном пакете.

     Роза тоже успокоилась и отправилась на север – искать Джоша. И только облака все мели небо, жалуясь на дурости Солнышка.

     Чердак по-старчески кряхтел и по-детски завидовал непутевой Розке, не понимающей своего таланта. Чердак тоже в молодости сочинял стихи, посвящая их кокетливой Луне, но она только смеялась над ним, а по ночам рыдала в свое пушистое облако…