«Отчёт о прохождении учебно-полевой практики,

студента 1-го курса П. Андрея.»

ЧАСТЬ 1-ая.

«Вечерочек – вечер, дивный край».

…  Как надоело ходить за толстожопым Бекбаевым и тупо разглядывать камни, пытаясь увидеть в них что-то, что видел он.

-          О, бедная, больная головушка на моих плечах!

-          Куда же ты ломишься, ведь водка осталась в лагере!

-          Зачем же ты так болишь, бестолковая!

Мы все ждали конца этого тупого похода к «Тешик-Ташу». Руки тряслись, и вместо ручки желали держать кружку с водкой. Задница всё время садилась на острые камни, а в голове гудел голос Бекбаева: «А вот это, ребята – Осадочная порода».

Господи! Какая разница, камень он и в Африке камень – думал я.

Потом все же случился долгожданный  маршрут возвращения в лагерь, усложненный, правда, сбором дровишек.

               С бутылки сорвали наклейку, и пили в наглую, как воду.

-          Ура! Башка трещать перестала!

Копыта направили в небо, а голову положили на спальник. Сон.

Как прекрасны эти часы забвения! Как классно давануть храпака среди белого дня, в этой долбанной долине. Как необыкновенно радостно принять в себя отраву и думать что это блаженство. И как радостно проснуться под шум дождя и понять, что Бекбаев не принесёт свою задницу на камералку.

Но сегодня, камералки не было и без дождя. Видимо тов. Бекбаев перетрудился, бережно нося свой зад по камням, и теперь пытался спать.

Камеральничали  сами. Началось всё обычно, привычно и заурядно. Мамед слепил косяк и напряжённо вдыхал злостный яд в лёгкие. Вдыхали по кругу.

«ХИ-ХИ» не забыло появиться. Макс (гостивший у нас российский родственник Димки), долго на кого-то рычал под кроватью, появился секунды на три, красный с нездоровым выражением лица, а потом снова нагнулся под кровать. Теперь он что-то закапывал, – наверное, пять золотых. Кто-то сказал «Крекс-пекс-фекс», Макс впервые вкусил дрянь. Его подруга ушла к Димке в палатку и там начала превращаться в яблоко.

-          Честное слово! Она прямо так и кричала: «Я – яблоко! Я – яблоко!»

Хорошо, что быстро отошла, вернее, отлетела в полёт по Димкиной палатке, а то Мамед уже захотел пойти откусить от неё кусочек, пока Макс закапывал свои пять золотых в нашей палатке. Правда, он всё равно потом успел с ней «пообщаться», видимо распущенные Российские нравы позволяли это, несмотря на почти замужество с Максом.

Веселье подогрел спирт, изготовленный где-то в Америке, и разбавленный на 10-ть %, нашей родниковой водицей. Вполне возможно, что на этой горючей смеси полетел бы и самолёт, не то, что мы. Было шумно и весело. Мы что-то орали под гитару, и не собирались спать.

               …Начальник лагеря тов. Чиникулов Халдар Чиникулович,  с каким - то жополизом, типа шли по дороге мимо наших палаток.

А Дима, который вышел по нужде увидел этих, типа - туристов, и то -  как они, нагнувшись к траве, мелкими перебежками начали подбираться к нам. Потом их путь продолжился ползком по-пластунски. Это была их третья, неудачная попытка за сегодняшний вечер уличить нас в выпивании спиртного. Рывком они открыли полог палатки, и грозно светя фонариком, снова застали нас за «простым», пьяным разговором.

-          Ну ладно! Говорите, где у вас водка?

Спросил Халдар-ака, присев на полную вином 20-ти литровую канистру.

-          Какая водка?

Переспросил в жопу пьяный Мамед.

А потом вдруг выяснилось, что половина из присутствующих не пьёт даже на халяву, а другой половине просто – не позволяет здоровье.

Нервно прикурив незабвенную «Астру», Халдар-ака снова ушёл. Мы – бухали дальше.

Позже, Макс нарисовал мне на рубашке смерть в стиле «IRON MAIDEN » и подписал с моего согласия «NO FUTURE», - что значит «НЕТ БУДУЩЕГО».

Но будущее у нас было…

ЧАСТЬ 2-ая

«Удалые топорщились тучи…»

…Наша большая, армейская палатка – опухла от ветра, который нагло и стремительно обрушился на нас. Мы хватали трепещущие концы палатки, боясь, остаться без крова и смеялись, каждый по-своему. Как умели.

Начиналась буря. Удалые топорщились тучи. Небо повисло над нами, пугая своим чёрным цветом, своей необъятной глубиной. Казалось, что ещё немного и небо поглотит нас, и мы потеряемся среди этой черноты, среди этого хаоса. Ветер смеялся над нами...

Я как умалишенный, всё повторял про себя фразу:

«Дождь! Снизойди на землю. Снизойди. Я жду тебя!»

… Каждый думал о своём.

-          Дождь! 

И ветер принёс прохладу в палатку.

Сухими щелчками звучали первые капли, упавшие на брезент.

Рядом с кроватью Татарина, зубной пастой нарисован телевизор.

Радик! Включи телек!   -  проснулся Мамед.

Я вышел.

Мне хотелось ощутить капли дождя в волосах.

Горы мокли. Выше в горах было видно как дождь полосами обрушивался на землю.

Запах сырости и ещё чего-то, размытого в душе.

Сухой удар грома, а потом молния, расколовшая чёрное небо над головой.

У девчонок протекла палатка. Шёл дождь, а мы пили чай. Сумерки смешались с небом и дождём. И только два аккорда – рождали музыку. Свеча на столе…

Михеева попросила:

-          Играй дальше!

Я играл. Она говорила.… Не торопясь, проговаривая фразы, которые смешались с музыкой.

… Девочка из школы возвращалась

Шёпотом шёл снег над фонарями

Из окна за неё следил мальчишка,

Много дней следил, не приближаясь

Не сказавши девочке ни слова.

Но он знал, что девочка с портфелем,

Как и он, смешная фантазёрка

Что в её садах живут бизоны,

Вместо лестниц, возникают сходни

А в садах бесчинствуют Норд-Осты.

И решил мальчишка, что однажды,

Он придёт в фланелевой рубахе,

С красным шарфом на калёной шее.

Принесёт ей золота крупицы

На пшено похожие по виду.

Это он достал их перебравши

По песчинке дно реки Норд-Форда.

Он расскажет ей секрет старинный

Лун фарфоровых, встающих на рассвете

Принесёт чешуйчатых драконов

И ещё пол - мира ей добудет.

И однажды, он ушёл с вокзала,

Или с пристани, где мокрые перила

Как чубук, дымятся на рассвете.

Не искал он, золота крупицы

На пшено похожие по виду.

А со дна Днепровского в ознобе

Доставал солдатскими руками танки,

Затонувшие в осаде.

Три войны прошёл он, и пол - света,

Триста городов, и сто ремёсел

И везде он щедро жил и жадно,

Всё запоминал, во всём рождался

Постигал пленительность ремёсел,

И мечты свирепую науку.

Трижды похороненный, воскрес он

Так как знал, что умереть не может

Пол – земли не донеся до встречи.

Он вернулся в городок знакомый,

Отыскал он адрес, и квартиру женщины,

Которая девочкой из школы возвращалась.

Он ей рассказал про - то, что видел,

Небылицы рассказал, и правду,

Пред которой выдумка бледнеет.

Он сказал, что ей принёс пол – света.

Но она его не понимала.

Были ей смешны и недоступны,

Все его мальчишеские бредни…

И тогда мужчина отвернулся.

Подошёл к окну он, и увидел:

Девочка со школы возвращалась,

Шёпотом шёл снег над фонарями,

А за ней, из-за стеклянной двери

Наблюдал мальчишка незнакомый.

И мужчина громко рассмеялся.

И сказал: Да здравствует мальчишка!

Тот, что за стеклянной дверью, мир,

Придумал страстный, и подробный!

Ведь однажды, он уйдёт с вокзала

Или с пристани. Где мокрые перила

Как чубук, дымятся на рассвете.

-          Будет жизнелюбцем на планете,

Значит ей, он будет благодарен.

И вернувшись, в городок знакомый,

Не найдя мечты своей заветной,

Пусть он не печалится, ведь снова

Где-нибудь, в каком-то переулке

Будет ждать какой-нибудь мальчишка

Девочку…

Идущую из школы.

Дождь устало бил по палатке.

Молчали все. Даже Мамед усердно давился сигаретой, и молчал.

-      Кто это?    Спросил я.

-          Я не помню сейчас его фамилию.  Ответила Анна.

             Призрачный, далёкий мир этого стиха долго не покидал палатки, он дрожал под дуновением ветра, но зыбко держался. А потом, потом был «Создатель» – песня, которую я пел в то время.

ЧАСТЬ 3-я

« Приезд Салиевой Людмилы Григорьевны »

… Я играл на гитаре какую-то Мистико-Меланхолическую пьесу, сочинённую в импровизации, и видимо навеянную дрянью. Ветер – мой старший брат, помогал мне и разносил, кружа, эту может быть непонятную для «непосвящённого», композицию.

 Татарин привязал над своей кроватью, к «потолку» бутылёк от «Ревита» и монотонно тыкал в него пальцем, внимательно прослеживая его плавное раскачивание туда - сюда.

Остальные почти спали. Уже прошло время « хи-хи » и наступил истинный кайф. Действовал он по разному, но в основном прибивал к кровати, затормаживал, или наоборот убыстрял движения. И если ты случайно, резко мотнул головой, то был бы уверен в том что её нужно ловить в другом конце палатки. Это вынуждало не делать резких движений и оставалось лишь блаженно парить под музыку, которую выдавала моя гитара, в полной солидарности с ветром.

      Лежать я не мог. Я уткнулся в гитару, целиком с ней слившись. Лишь иногда мне удавалось поднять глаза на Татарина, и каждый раз я боялся увидеть как его голова отправиться в это мерное раскачивание вместе с бутыльком.

Осторожно заскрипела чья-то кровать, кто-то со стоном перевернулся.

И вдруг в окошко Татарина заглянул «непосвящённый» Димка.

-         Чё это, вы тут делаете?  Спросил он, уставившись на Татарина.

Я ответить не мог. Да и никто из нашего сонного, лежащего в кайфе царства, никак не отреагировал. Лишь блаженный голос Татарина произнёс под музыку:

«Ничего ты не понимаешь, Димка!»

Николаша пожал плечами и со словами: «Там Салиева приехала» – исчез из вида.

Моя композиция кончилась, пальцы были не в силах перебирать струны, и я, пытался прилечь. Татарина пробил голодняк, и он, усевшись на кровать Ёжика, стал с остервенением кусать буханку хлеба, жадно, и жутко завораживающе почавкивая.

Полог палатки открылся и нашему взору предстал преподаватель топографии в узбекских группах. Он гнусно поморщился, и скромно переступил порог. Дрянная вонь родила в нём вопрос: «Ребята, чем у вас тут, воняет?»

Но ребята были убиты, ничто не могло тогда потревожить нашего покоя.

Лишь Татарин, который сидел в позе лотоса на первом плане, и представлял своим видом наше общее  лицо, перестал жевать хлеб и поднял свои багрово-красные глаза на препода.

«Чем воняет? А чем, воняет? Табаком, воняет!»

Топограф имел жалкий, растерянный вид и стыдливый голос, которым он попросил нас помочь разгрузить вещи Салиевой, приехавшей проводить у нас практику по топографии, а затем, запахнул полог палатки (как было’) и удалился.

Но никто, кроме подкрепившегося и одевшего тёмные очки Татарина, встать просто не смог.

Чуть позже его отрывали от борта, мирно стоящего грузовика, а он всё продолжал орать:

«Стой! Баран, - куда поехал!»

С  этого и началась наша практика по Топографии. Милая, но жёсткая старушка – Людмила Григорьевна Салиева, скоро пожаловала к нашим палаткам, для осмотра быта её подопечных студентов. Мамед всё ещё спал, вытаращив ко всеобщему обозрению лапти, сорок последнего размера.

Вечером, приезд обмывали скромно. Упоили Ёжика и решившего вмазать на халяву Парду – парня из узбекской группы, которого утром увезли в город с резями в животе и тошнотой.

А потом часов в 12-ть дня его привезли обратно и построили весь лагерь для вынесения выговора: « За пьянство, и Разврат». Оказалось что в Паркенте, врач, осмотревший Парду  (кстати, Парда в переводе с Узбекского означает – Занавеска), сообщил товарищу Чиникулову, что студент просто до сих пор пьян, и лечению не подлежит. «Только клизьма сударь, только клизьма.»

Пьяный Ёжик был бригадиром Мамеда, Тена, Дилиша, и Пака, и совсем нескромно по утрам, дышал в лицо Салиевой перегаром.

Мне достались девочки. Я целыми днями на «съёмке» орал то на Шолпан, то на Альбину. Юлька с Ольгой были то посыльными, то заменяли этих «Ботаничек».

«Шолпан! Ёб, твою за ногу – рейку переверни. Рейку! Дура!», неслось по горам, а Шолпан со злостью начинала вертеть эту грёбанную топографическую рейку как в фильме про Шао-Линь. Альбина пару раз и вовсе выкидывала рейку в сторону, а сама уходила в лагерь.

«Дура! Я ж, тебе ровно говорю, держи! Ну, что это за ёб, твою мать!»

-       Ну, чё ты орёшь!    Обычно говорила мне Анна, которая записывала результаты съёмки в журнал и находилась рядом со мной. Отстреляем всё равно, когда-нибудь.

-          Да хуй, ты чё отстреляешь! Они блядь, там цветочки собирают, долбаёбки.

На мой трёхэтажный мат однажды прибежала Салиева. Но лишь издали покачала головой, и ушла.

Короче нервы я подпортил конкретно. Не подтвердилась так же обычная дотошность девчонок. К сроку мы не успели, и расчёты досдавали уже в Ташкенте. Когда половину съёмок, вообще потеряли. Ох, бабы!

ЧАСТЬ 4-ая

( Заключительная )

«Сегодня будут пить - Все!»

С таким девизом мы начинали последнюю ночь на практике. Случилось день рождения Пака, и именинник носился с флягой водки в руке и наливал всем.

Ужин был объявлен из медвежатины, которую мы якобы купили у охотника на Леднике.

Старшим наркомам Мамед лепил косяки, а они под общий смех рассказывали преподовский запрет ходить на первый курс.       «Там одни наркоманы, долго они не проучатся».

… Атас! И все быстренько опустошили кружки. Я что-то лобал с Дарханом в две гитары, кто-то исчез в тени. Наш Бек попытался спуститься по земляным ступенькам, а скатился прямо под ноги Чиникулову.

«Й-е-это кто?! Урманов – встать!»

Но Бекжик словно не слыша грозных криков начальника практики, упорно полз по пластунски к себе в палатку. Уполз!

Чиник покричал, покричал, воткнул в рот незабвенную «Астру», махнул рукой и ушёл.

Халдар-ака мужик, всё понимает. Так просто нужно было. Страх на нас нагонял.

Старшекурсник Федька, полночи пытался присесть на голову спокойно спящей Юльки. Витька спьяну, да с какой-то обиды – снова поджёг палатку девчонок, потом тушили вместе.

Мамед кого-то драл на сеновале, так что слышали все.

А потом замутили прощальный костёр в котором сгорела половина туалета типа «сортир», а так же мои надежды на прекращение головокружения.

Пьяный Ёжик до упаду, танцевал под «Доктор Албан» и это очень сильно смахивало на какой-то обряд с жертвоприношениями. В жертву, по итогу правда принесли его, размазав таинственными символами всю рожу пока он спал, а сажа очень долго не отмывалась.

Мы с Димкой и Беком, решив поссать, долго ходили зигзагами, в конце концов обоссались на футбольном поле, и там же повалились в траву, где долго прощались с Аксак-Атинским небом, с его звёздами и орешинами.

Мамед проснулся голый в своей кровати, без воспоминаний о том где его трусы. Проснулся уже после того, как мы уронили ему на голову нашу большую армейскую палатку.

Серик, во тьме палатки долго теребил Анькину грудь, думая что это Шолпан. А Анна только удивлённо вопрошала во тьму: «Кто это? Юра – ты?», а потом зажгла спичку…

И на следующий год Серик долго смущался, и не приходил к нам.

-          Я думаю, какой - такой Юра? И почему сиська у ней, меньше стал?

Ну а по пустым бутылкам выяснилось что только мы, за месяц нашего пребывания на практике, выкушали 30 литров спирта «ROYAL», плюс 20 литров вина, и какое-то количество пива.

Совет: Не пейте так мало, и уж конечно не такой концентрации, как пили мы (90% спирта, 10% воды родниковой)

 P.S. Боже! Как хочется домой, и как одновременно с этим не хочется покидать этот чудный край Аксак-Ата Сити. Не до конца ещё отпела гитара, и не все звёзды сгорели в кострах. Не все ещё повержены Биофаковцы и не все разбиты сердца.